Аквамарин  - Андреас Эшбах

А теперь всё кончено. Сегодня Выходит-Наверх признался мне, что его племя уходит дальше, насколько я смогла понять – на юг. Он говорит, вода здесь становится всё хуже. Я думаю, это из-за добычи метана на шельфе и тех химикатов, которые сливают в море. А это означает, что нам придется расстаться, и, по всей видимости, навсегда. Он не знает, куда они поплывут, к тому же он не знает наших географических названий, так что договориться о встрече где-нибудь в другом месте невозможно. Я сначала отказывалась в это верить. Потом разревелась. А он, оказывается, не знал, что так бывает, чтобы из глаз лилась вода!

Сейчас, когда думаю об этом, я понимаю, что предчувствовала что-то в этом роде. Пару наших последних встреч Выходит-Наверх был каким-то другим, чуть не задушил меня в объятиях, когда мы занимались любовью. Он был в отчаянии, но не хотел признаваться, когда я спрашивала, что случилось. Только сегодня рассказал. За это я его чуть не задушила в объятиях. Я снова и снова целовала его на прощание, и он так долго оставался со мной, как никогда раньше, до тех пор, пока не начал кашлять от сухости и у него даже голова не начала кружиться. Я помогла ему добраться до воды, чтобы он не упал, и видела, как он исчезает в волнах.

Милдред, я так несчастна! Я постоянно повторяю себе, что у нашей любви всё равно не было будущего, но от этого разлука не становится легче. Завтра я снова пойду на пляж и буду надеяться, хотя прекрасно знаю, что он не вынырнет ко мне снова.

Прости, что я снова пишу только о себе, но сейчас мое сердце переполнено болью, слезами и горько-сладким счастьем.

Твоя Моника».

Я смотрю на письмо в своей руке. Кое-где буквы расплываются, будто от слез, которые упали на бумагу. Почерк неровный. Мне кажется, что я через это письмо, через исписанный клочок бумаги, который держу в руках, могу почувствовать, каково было маме.

Тетя Милдред откладывает сразу несколько конвертов с жестом, говорящим, что в них нет ничего, что было бы мне интересно в данный момент, и дает мне письмо от 21 октября 2134 года.

«Милдред,

ты не поверишь, я беременна! Я и сама пока что никак не могу в это поверить. Я ведь делала этот двухлетний укол, который считается супернадежным, и было это не так давно, я проверила, но он не сработал. Я уже какое-то время чувствовала себя как-то не так, перебрала все варианты, думала, может, инфекция или аллергия (в этой местности бывают всякие странные инфекционные заболевания из-за биохакеров). А потом врач мне сказала, что со мной на самом деле, так я чуть со стула не упала!

И она не спрашивала, кто отец (тут это считается твоим личным делом, представь себе!), ну и я ей тоже не сказала. Теперь я, конечно, переживаю. Что, если у меня родится ребенок, который сможет дышать не более одного часа в день?

Я эти свои страхи, конечно, должна держать при себе, чтобы врачи не сочли меня сумасшедшей. Но в любом случае вернуться домой пока не могу. Ты же знаешь, какой цирк у нас устраивают вокруг беременной женщины, которая не может подтвердить отцовство ребенка. Ну да, Генетический контроль рождаемости священен!

Миссис Тан, кстати, всё поняла, когда я вернулась из медицинского центра, и очень трогательно обращалась со мной. Она приготовила мне чай и сказала, чтобы я не волновалась, потому что это вредно для будущего ребенка. И что я, конечно же, могу остаться у нее до рождения малыша. Когда я ей объяснила, что потом хочу вернуться в Перт или, по крайней мере, куда-то на территорию концерна „Мегафуд“, она, похоже, была сильно разочарована».

Когда я дочитываю до этого места, тетя Милдред вынимает письмо из моей руки, хотя оно продолжается и на другой стороне листа. Она протягивает мне следующее письмо из стопки.

Оно совсем короткое, узкая полоска картона, на котором написано:

«28.05.2135, Асагай

Это девочка, сладчайшее, удивительнейшее создание из всех, что мне случалось видеть, и это мой собственный ребенок! Не могу никак в это поверить. И на вид она здорова и бодра. Она вот уже несколько часов спит, вздыхает, видит сны и всё это время спокойно и мерно дышит.

Я назову ее Саха – в честь той бухты, где она была зачата.

С любовью,

Моника».

Меня, значит, назвали в честь некой бухты в Малайзии? Ну спасибо.

В задумчивости провожу рукой по щеке и с удивлением обнаруживаю, что рука стала мокрой. Я даже и не замечала, что по моим щекам текут слезы. Я плачу. Плачу по моей маме, с которой еще никогда не ощущала такой близости, как сейчас, читая эти письма. По которой я скучаю. Которой мне так ужасно не хватает именно сейчас.

Я сижу, опустив руки себе на колени, и чувствую их такими тяжелыми. Мне так трудно поднять их и сказать: «Так, значит, я полукровка».

– Судя по всему, – мягко кивая, подтверждает мои мысли тетя Милдред.

Кажется, моя голова качается сама, помимо моей воли. Я никогда не слышала о таком племени. О… людях, живущих под водой. Не может же быть такого, чтобы их никто не открыл? В смысле – в наши дни? При том, сколько людей работает под водой?

Кажется, что мир вокруг замер. Солнце, лучи которого падают через окно нашей гостиной и ложатся трапециевидным пятном на деревянный пол, никуда не идет, так и останется стоять и светить на веки вечные, я почти убеждена в этом.

Только диван поскрипывает под нами, когда мы шевелимся. Молча говорим друг с другом. На том самом языке, на котором разговаривали друг с другом мои мама и папа.

– Как я тебе и сказала, – говорит тетя Милдред, – сначала я приняла всё это за выдумку. Ну, после первых писем. Я думала, у твоей мамы случился роман и она приукрашивает его со свойственной ей фантазией. Но когда она написала мне про свою беременность, я поняла, что это уже не может быть выдумкой… Ну да, а потом она вернулась с ребенком. С тобой.

Я смотрю в пустоту. Пытаюсь представить себе, каково это было – жить с опекунами, с которыми ты даже не можешь поговорить, каково было не знать, пришлет ли твоя сестра еще весточку о себе.

– А жабры? – говорю я. – Неужели ты не поняла, что отверстия у меня на теле могут быть как-то с этим связаны?

Она задумывается надолго, мне даже начинает казаться, что она совсем заблудилась в своих воспоминаниях.

– Твоя мама, – начинает она наконец, – рассказывала всем, что это был несчастный случай. У нее были документы, полицейские документы из буддистской зоны, медицинская справка – не знаю, как она всё это раздобыла. Наверно, это были подделки. Но ей они были необходимы для миграционных служб, медицинской комиссии и тому подобного. И если бы ты меня тогда спросила, как я представляю себе жабры у человека, я бы предположила, что они должны быть где-то здесь. – Она показывает на свою шею и нижнюю челюсть. – Там, где жабры у рыб.

– Неужели вы никогда не говорили о моем отце? – спрашиваю я.